Научные журналы – гениальная бизнес-модель, которая загонит науку в гетто?

В середине XX века было сделано переломное для мировой науки открытие. Правда, его совершили не сами ученые, а молодой выходец из Чехословакии – бывший разведчик, мечтавший стать миллионером. Он пришел к выводу, что двигателем прогресса является не только лень, но еще и тщеславие – и создал бизнес-модель научных журналов, которая стала для ученых порочным кругом. Почему адепты свободного доступа к научным статьям вынуждены скрываться от властей? Почему интернет не смог разрушить бизнес-империю Elsevier? #Буквы перевели лонгрид The Guardian о проблемах, которые создает издательский бизнес для ученых.

В 2011 году Клаудио Аспези, старший аналитик лондонской фирмы Bernstein Research, предсказал скорую кончину компании, лидирующей в одной из самых прибыльных мировых индустрий. Издательский гигант Reed-Elsevier, годовой оборот которого превышает 6 млрд фунтов, был давним любимцем инвесторов. Он стал одним из немногочисленных издательских домов, успешно мигрировавших в интернет. Последний корпоративный отчет предсказывал ему очередной год экономического роста. Однако у Аспези были основания считать, что этот прогноз, наряду с обещаниями крупнейших финансовых аналитиков, не сбудется.

Elsevier специализируется на публикации еженедельных и ежемесячных научных журналов, в которых ученые делятся своими наработками. Несмотря на узость аудитории, такого рода деятельность – весьма крупный бизнес. Его глобальный оборот превышает 19 млрд фунтов – где-то посередине между звукозаписывающей и кино-индустрией – однако научные издательства гораздо прибыльнее. В 2010 году научное подразделение Elsevier отчиталось о прибыли в размере 724 млн фунтов при выручке в 2 млрд. Маржа 36% – это больше, чем у Apple, Google или Amazon за аналогичный период.

Однако бизнес-модель Elsevier обращает на себя особое внимание. Для того, чтобы зарабатывать, издателю обычного журнала нужно покрыть множество расходов: заплатить авторам текстов, редакторам, корректорам; раскошелиться на распространение готового продукта. Все это недешево, и успешные издатели в среднем могут похвастаться прибыльностью на уровне 12-15%.

В то же время издательству, специализирующемуся на научных публикациях, удается избежать большинства расходов. Ученые – сами себе хозяева, а их работу зачастую оплачивает государство. Готовые статьи они передают издателю бесплатно. Он, в свою очередь, платит редакторам, которые должны определить, достоин ли материал публикации, и исправить грамматические ошибки. Основной массив редакторской работы – проверка научной достоверности, оценка экспериментов и другие элементы системы рецензирования – ложится на плечи специалистов-добровольцев, работающих в смежных областях. Затем издатель продает журнал библиотекам государственных учреждений и университетов, где его читают ученые – люди, которые фактически и стоят за его созданием.

Представьте себе, что New Yorker или Economist потребовали бы, чтобы журналисты бесплатно писали и проверяли друг у друга статьи, а издатель лишь выставлял счет государству. Стороннему наблюдателю, как правило, тяжело поверить в реальность подобной бизнес-модели. В 2004 году отчет парламентского комитета по науке и технологиям сухо сообщал, что “в традиционной рыночной модели поставщики получают деньги за поставленный товар”. Отчет Deutsche Bank за 2005 год называл модель научных издательств “дикой”, поскольку правительство трижды платит за все: “спонсирует большую часть исследований, оплачивает работу большинства рецензентов и скупает большинство опубликованных журналов”.

Ученые прекрасно понимают, что они при этом не в выигрыше. Издательский бизнес “пагубен и избыточен”, написал в 2003 году биолог из Калифорнийского университета в Беркли Майкл Айзен, подчеркивая, что такая схема должна быть “подвергнута общественному порицанию”. Физик из Имперского колледжа Эдриан Саттон говорит, что ученые стали рабами издателей. “В какой еще сфере производитель получает от покупателей сырье, заставляет их же проверить его качество, а после – продает все тот же продукт все тем же покупателям по невероятно завышенной цене?” (Представитель RELX Group – такое название носит Elsevier с 2015 года – сообщил мне, что эта и другие компании “приносят пользу научному сообществу, выполняя задачи, в которых оно нуждается, и которые по той или иной причине не выполняет самостоятельно, – и берут за это справедливую цену”.)

Кроме того, многие ученые считают, что индустрия оказывает чрезмерное влияние на выбор ими тех или иных тем исследований, чем в итоге вредит и самой науке. Журналам подавай новые и впечатляющие результаты – нужно ведь продавать больше подписок! – и ученые, зная об этом, подгоняют свои статьи под их требования. Это порождает непрерывный поток статей, важность которых сразу бросается в глаза; но это также означает, что у претендентов нет точной карты своей сферы исследований. Некоторые из них забредают в тупики, где раньше уже оказывались их коллеги-первопроходцы – и все потому, что информация об их неудачах не попадала на страницы профильных изданий. Согласно исследованию 2013 года, данные о половине всех проводимых в США клинических испытаний не публикуются в журналах.

По мнению критиков, система научных журналов действительно вредит научному прогрессу. В своем эссе 2008 года доктор Нил Янг из Национального института здравоохранения, который финансирует и проводит медицинские исследования для правительства США, утверждает, что “существует моральная необходимость пересмотреть процедуры оценки и распространения научной информации”.

Пообщавшись с 25 выдающимися учеными и активистами, Аспези понял, что успех индустрии и ее лидера, издательского дома Elsevier, вскоре повернется против самих бизнесменов. Все больше университетских библиотек стали заявлять, что их бюджеты истощены из-за десятилетий роста цен, и угрожать Elsevier отменой многомиллионных подписок. Государственные организации, включая Национальный институт здравоохранения (США) и Немецкое научно-исследовательское общество, недавно объявили, что начнут публиковать свои исследования в бесплатных онлайн-журналах. Аспези предположил, что государства могут поставить точку в конфликте и сделать все бюджетные исследования общедоступными. Если бы правительства поддержали низовой бунт библиотек, для Elsevier и его конкурентов настали бы тяжелые дни.

В своем отчете за март 2011 года Аспези порекомендовал клиентам продавать акции Elsevier. Через несколько месяцев, в ходе скайп-конференции между менеджментом Elsevier и инвестиционными компаниями, он стал расспрашивать руководителя Elsevier Эрика Энгстрома об ухудшении отношений с библиотеками. Энгстром ушел от ответа на вопрос о том, чем так недовольны его клиенты. В последующие две недели акции Elsevier упали более чем на 20% (порядка 1 млрд фунтов). Замеченные Аспези проблемы были глубокими, и он считал, что они выйдут на поверхность в ближайшие лет пять – однако их последствия начали проявляться гораздо раньше.

Правда, в течение года большинство библиотек пошли на попятную и продлили контракты с Elsevier; правительства, в свою очередь, не предложили альтернативной модели распространения научных публикаций. В 2012 и 2013 гг. Elsevier отчитался о прибыли более 40%. Спустя год Аспези уже не советовал клиентам избавляться от акций Elsevier. “Он к нам прислушался и обжегся на этом”, – говорит Дэвид Проссер, глава консорциума британских библиотек  (RLUK) и пламенный сторонник реформы издательского бизнеса. Elsevier продолжала процветать.

Клаудио Аспези / Astrid Van Wesenbeeck

Аспези – не первый аналитик, ошибочно предсказавший кончину научным журналам, и вряд ли последний. Трудно поверить, что в среде, финансируемой (и жестко регулируемой) государством может так долго существовать настоящая коммерческая олигополия. Но издательский бизнес давно и глубоко связан с наукой. Сегодня каждый ученый знает, что его карьера зависит от возможности публиковаться, а успех на профессиональном поприще диктуется попаданием статей в самые престижные журналы. Долгие, медленные, зачастую тщетные искания, которыми занимались многие влиятельные ученые XX века, больше не в цене. В нынешних условиях отец генетического секвенирования Фредерик Сенгер, который в промежутке между получением Нобелевских премий в 1958 и 1980 году почти ничего не опубликовал, мог бы оказаться не у дел.

Фред Сенгер – единственный ученый, дважды получивший Нобелевскую премию по химии, Liam Woon / National Portrait Gallery

Порой даже ученые, выступающие за реформу, не знают, где лежат корни проблемы, и как во время послевоенного научного бума бизнесмены выстроили империю невиданных масштабов, занявшись публикацией научных журналов. Самым влиятельным и изобретательным из предпринимателей оказался Роберт Максвелл, превративший научную прессу во впечатляющий автомат по производству денег, на которые он купил себе путевку в высшее общество. Максвелл стал членом парламента, медиамагнатом уровня Руперта Мердока и одной из самых противоречивых фигур в современной ему Великобритании. Однако его роль оказалась важнее, чем думает большинство людей. Как бы невероятно это ни звучало, он – один из людей, оказавших определяющее влияние на современную науку.

Роберт Максвелл с женой Бетти в 1945 году

В 1946 году 23-летний Роберт Максвелл работал в Берлине и уже успел завоевать себе определенную репутацию. Несмотря на то, что вырос он в бедной чехословацкой деревушке, во время войны Максвелл присоединился к иностранному военному контингенту Британии и заслужил, помимо Военного креста, британское гражданство. После войны он служил офицером разведки в Берлине, где, владея девятью языками, допрашивал заключенных. Высокий и дерзкий, Максвелл все еще не был доволен своими значительными успехами. Один из его знакомых вспоминал, что в то время главным желанием Максвелла было стать миллионером.

Тем временем британское правительство готовило смелый проект, который позволит этому желанию сбыться. Главные британские ученые – от изобретателя пенициллина Александра Флеминга до внука Чарльза Дарвина, физика Чарльза Галтона Дарвина, – были обеспокоены тем, что при всем величии национальной науки, издательская система оставляет желать лучшего. Профильные издатели приносили мало пользы и вечно были на мели. Журналы, которые зачастую печатались на дешевой тонкой бумаге, издавались научными обществами с опозданием. У Британского химического общества была очередь статей, ждавших публикации по нескольку месяцев; для их издания нужно было ждать подачек от Лондонского королевского общества.

Правительство решило, что можно свести уважаемый в Британии издательский дом Butterhouse (сейчас он принадлежит Elsevier) с известным немецким издательством Springer и позаимствовать его опыт. Butterworths научится получать прибыль от научных публикаций, а британская наука сможет быстрее отправлять свои наработки в печать. Максвелл в то время уже создал свой бизнес – помогал Springer отправлять научные статьи в Великобританию. Руководители Butterworths – сами бывшие работники британской разведки – наняли Максвелла к себе в помощники. Научным редактором стал другой экс-шпион – Пауль Росбауд, металлург, во время войны сплавлявший ядерные секреты нацистов британцам через французское и голландское подполье.

Книга о Пауле Росбауде (на немецком вышла под названием “Человек, не давший сбыться ядерным планам Гитлера”)

Время было выбрано идеально. Наука стояла на пороге беспрецедентного развития, превратившись из занятия обеспеченных дилетантов в уважаемую профессию. В послевоенные годы наука стала синонимом прогресса. “Наука ждала своего часа. Ей пора выйти в центр сцены и стать опорой для нашего будущего”, – писал американский инженер и директор “Проекта Манхэттен” Вэнивар Буш в 1945 году в своем отчете для президента Гарри Трумэна. После войны правительство впервые взяло на себя роль покровителя науки – поощрялась не только сфера военных разработок, но и стремительно развивающаяся система образования, в том числе посредством новых агентств вроде Национального научного фонда.

Когда Butterworths в 1951 году решили отказаться от нарождающегося проекта, Максвелл предложил издателям 13 тыс. фунтов (порядка 420 тыс. в пересчете на сегодняшние деньги) за доли обеих компаний. Росбауд остался в должности научного руководителя компании и назвал ее Pergamon Press – в честь древнегреческого города, монета которого с изображением богини мудрости Афины стала  логотипом компании. Это простое изображение символизировало одновременно знание и деньги.

Именно Росбауд выдумал метод, который обеспечил Pergamon успех в среде, где лишь недавно воцарился оптимизм и стали циркулировать реальные деньги. Он понял, что с развитием науки стали востребованы журналы, которые освещают новые сферы исследований. Прежние издатели научных журналов – научные общества – были неповоротливыми организациями, развитие которых тормозилось из-за внутренних споров между членами общества о том, где проходят границы сферы их деятельности. Росбауд не задумывался о таких ограничениях. Ему нужно было лишь убедить какого-нибудь маститого академика в том, что его поле деятельности нуждается в новом журнале, и приставить к нему своего человека. После этого Pergamon приступал к продаже подписок университетским библиотекам, у которых внезапно появилось немало бюджетных средств.

Максвелл схватывал опыт на лету. В 1955 году он с Росбаудом посетил Женевскую конференцию по мирному использованию ядерной энергии. Максвелл арендовал офис рядом с конференц-залом и стал захаживать на семинары, предлагая ученым эксклюзивные контракты на редактуру журналов Pergamon. Другие издатели были шокированы столь дерзким подходом. Даан Франк из North Holland Publishing (сейчас – собственность Elsevier) позже жаловался, что Максвелл поступал нечестно, забирая под свое крыло всех ученых без разбора.

По-видимому, жадность Максвелла не пришлась по душе и Росбауду. В отличие от него, в прошлом скромного ученого, Максвелл предпочитал дорогие костюмы и эффектные прически. Сменив чешский акцент на броский дикторский бас, он стал казаться именно тем, кем стремился быть – успешным магнатом. В 1955 году Росбауд пожаловался лауреату Нобелевской премии, физику Невиллу Мотту, что журналы – “милые его сердцу овечки”, а Максвелл, как библейский царь Давид, ради наживы режет их и продает. В 1956 году двое окончательно поссорились, и Росбауд покинул компанию.

К этому времени Максвелл превратил принцип Росбауда в свою собственную бизнес-модель. Научные конференции традиционно были скромными и скучными мероприятиями, так что Максвелл, вернувшись через год в Женеву, снял дом в живописном озерном городке Коллонж-Бельрив и принялся развлекать гостей на вечеринках, угощая их выпивкой, сигарами и катая на яхтах. Подобного персонажа ученые еще не встречали. “Он всегда говорил, что мы боремся за авторов, а не за продажи, – вспоминает бывший заместитель директора Pergamon Альберт Хендерсон. – Мы ездили по конференциям в поисках редакторов для новых журналов”. Ходили байки о вечеринках на крыше  афинского “Хилтона”, о билетах на рейсы “Конкордов” и яхт-турах по Греческим островам для ученых, планирующих вести новые журналы.

Роберт Максвелл и Руперт Мердок / BBC

В 1959 году Pergamon публиковал 40 журналов; спустя 6 лет эта цифра выросла до 150. Максвелл оставил конкурентов далеко позади. (В 1959 году соперник Pergamon, Elsevier, издавал лишь 10 журналов на английском; на то, чтобы довести это число до пятидесяти, у компании ушло целое десятилетие.) К 1960-му Максвелл разъезжал на Роллс-Ройсе с шофером и перенес свои апартаменты вместе с офисом Pergamon из Лондона в пышную оксфордскую усадьбу Хэдингтон-Хилл, по соседству с которой располагался издательский дом Blackwell’s.

Видя, к чему все идет, научные организации вроде Британского реологического общества сами начали передавать свои журналы под управление Pergamon за скромную регулярную плату. Бывший редактор “Вестника нейрохимии” Лесли Айверсен вспоминает, как его обхаживали на роскошных пирах в поместье Максвелла. “Он был очень внушителен, эдакий большой босс, – говорит Айверсен. – Нас кормили ужином и поили хорошим вином, а потом выдавали выписанный обществу чек на несколько тысяч фунтов. Мы, бедные ученые, никогда не видели таких денег”.

Максвелл предпочитал пафосные названия – его любимой приставкой была “Международный журнал”. Бывший вице-президент Pergamon Питер Эшби поясняет, что это было пиар-трюком, но в то же время отражало глубокое понимание того, как изменилась сама наука и отношение к ней в обществе. Работа в коллективе и демонстрация результатов на международной арене стали для исследователей новыми  мерилами престижа, и в ряде случаев Максвелл занимал какую-то нишу до того, как остальные вообще успевали ее заметить. Когда СССР запустил первый искусственный спутник в 1959 году, западные ученые бросились догонять их космическую программу, и с удивлением обнаружили, что в 50-х Максвелл уже договорился об эксклюзивной публикации журналов Российской академии наук.

“Всюду у него были свои интересы. Я отправился в Японию – там один из его людей управлял местным офисом. Я был в Индии, и там тоже был человек Максвелла», – говорит Эшби. Международные рынки могли приносить невероятный доход. Рональд Сулески, управлявший японским подразделением Pergamon в 1970-х, рассказал мне, что японские научные общества так жаждали публиковать свои работы на английском, что передали Максвеллу права на их издание бесплатно.

В поздравительном письме в честь 40-летия Pergamon господин Эйити Кобайяси – директор компании Maruzen, давнего дистрибьютора Pergamon в Японии, – вспоминает, что встречая Максвелла, “каждый раз вспоминал слова Ф. Скотта Фицджеральда о том, что миллионеры – люди неординарные”.

Научные статьи стали единственным способом для науки систематически являть себя миру. (Как говорит Роберт Кайли, глава цифрового отдела библиотеки Wellcome Trust – второго по величине частного спонсора биомедицинских исследований – “Мы тратим миллиарды фунтов в год, а в обмен получаем статьи”.) Статьи – основной источник экспертных данных. “Через них вы показываете результаты своей работы. Ни одна хорошая идея, никакая переписка даже с самыми выдающимися людьми ничего не стоит, если вы ее не опубликовали», – говорит Нил Янг. Если вы контролируете доступ к научной прессе, то в определенном смысле контролируете и саму науку.

Успех Максвелла был построен на проницательности, которая позволила ему понять сущность научных журналов – на то, чтобы повторить этот успех, у других уходили годы. И хоть конкуренты ворчали – мол, Максвелл “выхолащивает рынок”, – сам бизнесмен знал, что рынок неисчерпаем. Созданный Максвеллом “Журнал ядерной энергетики” не вытеснил с рынка занимавший эту нишу журнал “Ядерная физика” издательства North Holland. Каждая научная статья уникальна; они не взаимозаменяемы. Если появляется новый журнал, ученые просто просят свою библиотеку на него подписаться. Создавая втрое больше журналов, чем конкуренты, Максвелл попросту зарабатывал втрое больше денег.

Единственным потенциальным ограничением могло стать ослабление государственного финансирования, но ничто не указывало на такой вариант развития событий. В 1960-х Кеннеди озолотил космическую программу, а в 1970-х Никсон объявил войну раку. Параллельно, британское правительство развивало собственную ядерную программу с помощью США. Какой бы ни была политическая обстановка, наука купалась в бюджетных деньгах.

Никсон подписывает Национальную программу по борьбе с раком

В начале своего существования Pergamon оказались в центре споров о том, насколько этично наличие коммерческого интереса в предположительно неангажированной (и бескорыстной) сфере науки. В письме в честь 40-летия Pergamon Джон Коулс из Кембриджского университета писал, что многие из его друзей “считали Максвелла величайшим из злодеев, разгуливающих на свободе”.

Максвелл в 1985 году, Terry O’Neill/Hulton/Getty

Но к концу 60-х коммерческие публикации уже считались нормой, а издатели – необходимыми посредниками для развития науки. Pergamon способствовало расширению возможностей науки, ускорив процесс издания журналов и обеспечив им более презентабельный вид. Удобство сотрудничества с Pergamon и лоск, который издательство давало своим авторам, вместе с силой личности Максвелла усмиряли беспокойство ученых насчет авторских прав. Казалось, что они вполне рады тому, что открыли хищнику дверь.

“Он был хулиганом, но я ему симпатизировал”, – говорит физиолог из Оксфордского университета Денис Нобл, редактирующий журнал “Прогресс в биофизике и молекулярной биологии”. Максвелл периодически зазывал Нобла к себе домой. “Порой там играла приятная живая музыка, люди веселились; он не разделял личную жизнь и работу”, – вспоминает редактор. При этом Максвелл попеременно пытался запугать или улестить гостя, чтобы вынудить его разбить журнал, выходящий дважды в год, на ежемесячные публикации, тем самым повысив доход от подписок.

В конце концов Максвелл почти всегда уступал желаниям ученых, а те, в свою очередь, начинали ценить его покровительство. “Несмотря на то, что я быстро вычислил в нем хищнические ухватки, Максвелл все же мне очень понравился”, – говорил Артур Барретт, редактировавший в то время журнал Vacuum. Эти чувства были взаимными. Максвелл ценил свои отношения со знаменитыми учеными и был с ними нехарактерно обходителен. “Он рано понял, что компания ученых ему необходима, и исполнял все, что они требовали. Остальных сотрудников это сводило с ума”, – вспоминает Ричард Коулман, работавший в Pergamon в конце 60-х. Когда Pergamon пытались “отжать” в 1973 году, The Guardian писала, что редакторы скорее сложат полномочия, чем будут работать под новым руководством.

Максвелл изменил издательский бизнес, но научная рутина оставалась прежней. Ученые по-прежнему приносили свои статьи в первый попавшийся журнал, наиболее близкий к их сфере исследований, а Максвелл был готов публиковать любые работы, которые его редакторы считали достаточно серьезными. Однако в середине 70-х издатели начали вмешиваться в сферу самой науки – это стало поворотной точкой, после которой карьеры ученых намертво свяжутся с издательским бизнесом, чьи стандарты станут задавать направление новым исследованиям. Один журнал стал особенно ярким символом подобного превращения.

Так этот легендарный журнал выглядит в наши дни

“В начале моей карьеры мало кто обращал внимание на то, где и у кого ты публикуешься, но в 1974 Cell это изменил”, – вспоминает молекулярный биолог из Университета в Беркли и лауреат Нобелевской премии Рэнди Шекман. Журнал Cell, которым сейчас владеет Elsevier, был создан Массачусетским технологическим институтом для демонстрации достижений многообещающей отрасли – молекулярной биологии. Его редактором стал молодой биолог Бен Левин, подходивший к своей работе почти с литературным пылом. Левин предпочитал длинные, скрупулезные материалы, бравшиеся за важные вопросы, для ответа на которые могли требоваться годы работы. Будучи несогласным с мыслью, что журналы – всего лишь пассивные инструменты для “трансляции” науки, он браковал больше статей, чем публиковал.

Он создал площадку для публикации научных блокбастеров, и ученые стали подстраиваться под его условия. “Левин был умен. Он понимал, что ученые весьма тщеславны и хотят попасть в этот закрытый клуб. Cell был для избранных, и они стремились там публиковаться, – говорит Шекман. – Я тоже попал под его влияние”. Часть работ, которые впоследствии принесли ему Нобелевскую премию, он опубликовал именно в Cell.

Рэнди Шекман/ UCLA

Внезапно название журнала, где публикуются их работы, стало для ученых важным. Другие редакторы стали копировать подход Cell в надежде повторить его успех. Издатели также стали внедрять систему оценки под названием “импакт-фактор”, разработанную в 1960-х библиотекарем и лингвистом Юджином Гарфилдом – это способ позволяет примерно оценить, насколько цитируемы статьи из данного журнала. Для издателей такая метрика стала способом оценки и рекламы их материалов. Новые журналы, стремящиеся к значительным открытиям, взлетели в топ рейтингов, а ученые, публиковавшиеся в них, получали работу и финансирование. Практически в один день в мире науки родилось новое понимание престижа. (Гарфилд позже сравнивал свою систему с ядерной энергетикой – такой же палкой о двух концах.)

Юджин Гарфилд / Jason Varney

Сложно переоценить то влияние на карьеры ученых и саму науку, которое стал оказывать редактор. “Я постоянно слышу от молодежи: “надо публиковаться в CNS (распространенная аббревиатура для самых престижных журналов по биологии – Cell, Nature и Science), иначе не получишь работу”, – говорит Шекман. В его понимании погоня за громкими статьями – такая же сомнительная система, как поощрительные бонусы для работников банков. “Она во многом определяет направление, в котором движется наука”, – говорит он.

Итак, наука странным образом превращается в совместное производство ученых и редакторов, заставляя первых все активнее охотиться на открытия, которые произведут впечатление на вторых. Имея перед собой выбор, современный ученый чаще всего отказывается от рутинной работы, которая подтвердит или опровергнет старые исследования, как и от многолетних авантюрных поисков большого научного прорыва. Предпочтение отдают компромиссному варианту: темам, которые нравятся редакторам и требуют регулярных публикаций. “Академиков мотивируют проводить исследования, которые соответствуют этим требованиям”, – рассказывает лауреат Нобелевской премии, биолог Сидни Бреннер в своем интервью 2014 года. Он называет подобную систему гнилой.

Максвелл понял, что редакторы становятся серыми кардиналами науки. Но он по-прежнему жаждал расширить бизнес и, ясно видя, куда движется наука, отмечал новые сферы исследований, которые можно колонизировать. Ричард Черкин, бывший CEO издательства Macmillan, работавший редактором Pergamon в 1974 году, вспоминает, как Максвелл на летучке размахивал уместившимся на одной страничке отчетом Уотсона и Крика о структуре ДНК и утверждал, что будущее – за изучением жизни во всех ее микроскопических проявлениях, каждое из которых заслуживает отдельной публикации. “По-моему, в тот год мы запустили около сотни журналов, – говорит Черкин. – Господи Иисусе!”

Pergamon также занял нишу социальных наук и психологии. Серия журналов с приставкой “Компьютеры и…” подтвержает тот факт, что Максвелл к тому же осознавал растущее значение цифровых технологий. “Этому не было конца, – рассказывает мне Питер Эшби. – Университет Оксфорд Брукс открыл факультет индустрии гостеприимства. Нам пришлось выяснить, кто его возглавил, и убедить его издавать журнал. И бац – “Международный журнал менеджмента в индустрии гостеприимства!”

К концу 70-х Максвеллу приходилось работать уже на более тесном рынке. “Я в то время работал в Oxford University Press, – рассказывает Черкин. – Мы вдруг осознали, что эти журналы приносят прорву денег!” Тем временем в Нидерландах Elsevier расширял свой ассортимент англоязычных журналов, подрастая на 35 новых наименований в год и поглощая конкурентов.

Как и предсказывал Максвелл, конкуренция не снизила цены. В период 1975-1985 гг. средняя цена журнала выросла вдвое. New York Times сообщала, что в 1984 году подписка на журнал “Исследования мозга” стоила $2500; в 1988 ее стоимость перевалила за $5000. В том же году Гарвардская библиотека превысила статью расходов на подписки на полмиллиона долларов.

Порой ученые задавались вопросом, насколько справедливо бесплатно отдавать свои работы бизнесменам, которые делают на них огромные деньги. Но первыми ту ловушку, которую расставил для рынка Максвелл, заметили университетские библиотекари, чья работа – оформлять подписки. Максвелл понимал этот механизм. “Ученые заботятся о ценах меньше, чем другие сотрудники, потому что не тратят собственные деньги”, – рассказывал он в интервью Global Business в 1988 году. И поскольку нельзя было просто заменить один журнал другим, результатом стала, по определению Максвелла, “бесконечная денежная машина”. Библиотекари стали пленниками тысяч мелких монополий. В год публиковались более миллиона научных статей, и все журналы с ними приходилось покупать по той цене, которую запросит издатель.

С точки зрения бизнеса это была полная победа Максвелла. Библиотеки оказались заложниками монополизированного рынка, а журналы объявили себя хранителями научного престижа – так что ученые не отказались бы от них даже в том случае, если бы появился новый способ обмена информацией. “Наивность мешала нам давным-давно понять, что мы восседаем на горах денег, которые ловкачи со всех сторон пытаются подмять под себя”, – писал в 1988 году библиотекарь Мичиганского университета Роберт Хубек. За три года до этого, несмотря на первую за много десятилетий затяжную рецессию в финансировании науки, Pergamon объявил о 47% прибыли.

Но эта победоносная империя процветала уже без Максвелла. Стремясь к новым приобретениям после успеха издательства, он сделал ряд ярких, хотя и сомнительных капиталовложений – инвестировал в футбольные команды “Оксфорд Юнайтед” и “Дерби Каунти”, а также телеканалы по всему миру В 1984 году он приобрел новостную группу Mirror, где с тех пор стал проводить все больше времени. Ради неизбежной покупки им New York Daily News в 1991 году Максвелл продал Pergamon своим смирным голландским конкурентам Elsevier за 440 млн фунтов (сейчас – порядка 919 млн).

Многие бывшие сотрудники Pergamon не сговариваясь рассказали мне, что тогда поняли – для Максвелла все кончено, потому что издательство был его настоящей любовью. В том же году он стал фигурантом ряда скандалов, связанных с его растущими долгами, теневой бухгалтерией и громкими обвинениями в работе на израильскую разведку и связях с торговцами оружием (их озвучил американский журналист Сеймур Херш). 5 ноября 1991 года труп Максвелла был выловлен из воды неподалеку от его яхты на Канарских островах. Мир был шокирован, и на следующий день конкурент Mirror – таблоид The Sun – вынес на обложку вопрос, который занимал всех читателей: “ОН УПАЛ… ИЛИ ПРЫГНУЛ?” (Впоследствии появилась и версия о том, что Максвелла столкнули.)

Максвелл на яхте за год до смерти

Британская пресса несколько месяцев муссировала эту тему. Версия о суициде стала правдоподобнее, когда выяснилось, что Максвелл украл более 400 млн фунтов из пенсионного фонда Mirror, чтобы погасить свои долги. (Отчет испанского патологоанатома за декабрь 1991 года при этом утверждал – смерть была случайной.) Спорам не было конца. В 2003 году журналисты Гордон Томас и Мартин Диллон опубликовали книгу, в которой утверждали, что Максвелла казнил Моссад, чтобы скрыть его причастность к шпионажу.

Сам магнат давно сошел со сцены, но бизнес, которому он положил начало, процветал в других руках, побивая рекорды прибыли и власти. Гениальной идеей Максвелла было расширение; гениальной идеей Elsevier стала консолидация. Приобретя каталог Pergamon из 400+ наименований, голландский издательский дом стал контролировать более тысячи научных журналов и оставил позади самых крупных профильных издателей.

При слиянии бывший глава Macmillan Черкин пытался убедить CEO Elsevier Пьера Винкена, что Pergamon – зрелый бизнес, и что Elsevier за него переплатили. Но Винкена невозможно было отговорить. Черкин вспоминает: “Он говорил, что я не представляю, насколько это прибыльно. “Когда создаешь журнал, нужно найти хороших редакторов и всячески обхаживать их. Потом нужно продвигать журнал, долго и нужно искать подписчиков, и при  этом стараться сделать как можно более качественный продукт. Вот что происходило в Pergamon. А мы лишь покупаем их, сидим сложа руки, а деньги просто льются рекой в наши карманы, и это чудесно”. Он был прав, а я ошибался”.

Логотип Elsevier на здании в Амстердаме

К 1994 году, спустя три года после покупки Pergamon, Elsevier поднял цены на подписки на 50%. Университеты стенали, что их бюджеты едва выдерживают. Библиотекари жаловались американскому Publishers Weekly на то, что индустрия столкнулась с “машиной судного дня”. Им впервые пришлось отменять подписки на менее востребованные журналы.

К этому времени подход Elsevier стал казаться самоубийственным. Издательство серьезно разозлило своих покупателей, в распоряжении которых к тому времени появилась альтернатива – интернет. В статье Forbes за 1995 год описывалось, как ученые будут обмениваться результатами своей работы по сети: не станет ли Elsevier первой жертвой интернета? – спрашивали журналисты. Но вышло как всегда – издатели понимали рынок лучше, чем академики.

В 1998 году Elsevier начал внедрять свой план для эры интернета, который получил название “Большая сделка”. Согласно ему, за фиксированную ежегодную плату университетам предоставлялся доступ к цифровым версиям подборок из сотен журналов. Согласно отчету за 2009 год, счет Корнеллского университета едва не доходил до $2 млн, зато каждый студент или преподаватель мог через сайт Elsevier скачать нужный журнал. Университеты массово оформляли подписки.

Те, кто пророчил Elsevier гибель, считали, что ученые, самостоятельно обмениваясь информацией, постепенно вытеснят каждый из журналов издательства. В ответ на это Elsevier объединил тысячи мелких монополий Максвелла в одну гигантскую, которая была необходима системе образования, как базовый ресурс. Без него она бы не протянула; это был своего рода выключатель – платите, и свет науки будет гореть, откажетесь – и четверть всей научной литературы окажется недоступной.

В руках крупнейших издателей оказалась огромная власть, и Elsevier начала переживать очередной период экономического роста, который к 2010-м принесет компании миллиарды. В 2015 году Financial Times объявила ее “компанией, которую не смог убить интернет”.

Сейчас издательства так тесно обвились вокруг частей коллективного тела науки, что не было предпринято ни единой попытки их стряхнуть. Специалист по информации Винсент Ляривьер из Монреального университета в своем исследовании 2015 года показал, что Elsevier принадлежит 24% всего рынка научных журналов, в то время как старый партнер Максвелла Springer и их давние конкуренты Wiley-Blackwell контролируют каждый по 12%. Только эти три компании составляют половину всего рынка. (Изучивший отчет представитель Elsevier рассказал мне, что согласно их собственным подсчетам, компания публикует лишь 16% всей научной литературы.)

“Несмотря на то, что я постоянно поднимаю эту тему, журналы держатся на плаву еще увереннее, чем раньше”, – говорит Рэнди Шекман. Их влияние расстраивает современных ученых даже больше, чем объемы денег, которые подпитывают эту систему.

В Elsevier говорят, что их главная цель – упростить работу ученых. Представитель компании подчеркивает, что за прошлый год она получила на рассмотрение 1,5 млн статей и опубликовала 420 тысяч. 14 миллионов исследователей доверили Elsevier публикацию своих статей; еще 800 тысяч тратят свое время на редактуру и рецензирование. “Мы способствуем тому, чтобы исследователи работали продуктивнее, – говорит Алиша Вайс, старший вице-президент глобальной стратегической сети. – Это полезно и для исследовательских учреждений, и для тех, кто их финансирует – например, для правительства”.Говоря о том, почему многие ученые так критически относятся к издателям, вице-президент компании по корпоративным коммуникациям Том Реллер рассуждает: “Это не наше дело – обсуждать чужую мотивацию. Мы видим количество людей, доверяющих нам результаты своей работы, и это говорит о том, что мы все делаем правильно”.

То, что научный мир поддается силе притяжения издательского бизнеса – вина не какой-то одной компании. Когда правительства, включая китайское или мексиканское, вознаграждают ученых за публикации во влиятельных журналах, они отвечают не на прихоть конкретного издателя, а на вызов невероятно сложной системы, которая объединила утопические идеалы науки с коммерческими интересами издателей. (“Мы, ученые, мало задумывались о том, в какой среде очутились”, – рассказывает Нил Янг.)

С начала 2000-х ученые начали отстаивать альтернативу подписным изданиям под названием “открытый доступ”. Она позволяет обойти конфликт между научным и коммерческим императивом, попросту устраняя последний. На практике этот способ реализуется в форме интернет-журналов, за доступ к которым ученые платят авансом, чтобы покрыть расходы на редактуру. После этого журналы попадают в свободный доступ – навсегда. Но, несмотря на финансовую поддержку со стороны крупнейших доноров – включая Фонд Билла Гейтса и Wellcome Trust, лишь порядка четверти всех научных статей попадают в общий доступ после публикации.

Идея неограниченного доступа к научным исследованиям – это резкое нарушение статус-кво и угроза для существующей системы, в которой прибыльность издателя полагается на его способность ограничивать доступ к научной информации. Самые радикальные оппозиционеры собрались на сайте Sci-Hub, заслужившем противоречивую репутацию. Это что-то вроде Napster для науки – платформа, позволяющая бесплатно скачивать профильные статьи. Ее создатель, уроженка Казахстана Александра Элбакян, скрывается от обвинений в хакерстве и нарушении авторских прав. Elsevier недавно выиграл иск, по которому ему полагается максимальная сумма возмещения – $15 млн.

Элбакян свято верит в утопию. “Наука должна принадлежать ученым, а не издателям”, – пишет она мне. В своем письме, адресованном суду, она ссылается на статью 27 Всеобщей декларации прав человека, которая гарантирует право “свободно участвовать в научном прогрессе и пользоваться его благами”.

Какой бы ни была судьба Sci-Hub, недовольство нынешней системой растет. Но история уже показывала, что хоронить издательский бизнес раньше времени – рискованная ставка. В 1988 году Максвелл предсказал, что в будущем останутся лишь несколько неимоверно влиятельных издателей, и что в век интернета они будут вести свой бизнес без каких-либо расходов на печать, получая почти стопроцентную прибыль. И это очень напоминает мир, в котором мы сейчас живем.