Команде  Зеленского  следовало  быть осторожнее с именем “Слуга народа”. Это — фраза даже не времен сталинизма, а времен французского абсолютизма образца 17 века.

Тогда “слугами народа” называли государственных чиновников-индентантов, которых коррумпировали региональные элиты. Для них подкуп чиновников был жизненно важным в конфликте, который первым начал известный исторический деятель Кольбер,   занимавший  высокие государственные должности во Франции с 1661 по 1683 годы. И это были времена правления Людовика XIV, известного фразой “Государство — это я”.

Об этом историк Николас Хеншел говорит в книге  “Миф абсолютизма, как бы намекая, что “Слуга народа”- не лучшее название для партии, взявшей на знамена идею “борьбы с региональными князьками”.

В типаже Кольбера вообще можно узнать некоторых наших современников: этот исторический персонаж был не просто  “первый министр” (то есть глава правительства), но и “министр всего”, “не первое, но и не второе лицо в государстве”.

Хотя свое положение Жан-Батист Кольбер использовал с максимальной пользой для Франции. Он с нуля построил военно-морской флот, и так Франция стала себя чувствовать одним из самых мощных государств мира. Кольбер первым стал развивать суконные мануфактуры, благодаря чему Париж и стал одним из мировых центров моды. Кольбер первым во Франции стал целенаправленно строить речные судоходные каналы и полноценные шоссе  за несколько сот лет до появления знаменитых немецких автобанов.

Сомнительно, что  “Зе-команда” умышленно скопировала именно негативный аспект деятельности Кольбера, то есть – борьбу с региональными элитами в рамках демонтажа  “старой”  политической системы. Но и специально  копировать такую ​​политику “первого министра”  Франции не следует, потому что она привела  к коллапсу системы  власти, стагнации в экономике и коллапсу страны во время войны. В то же время, региональные элиты не просто выстояли в конфликте, но и усилили свое влияние на жизнь страны.

История со словарем

Абсолютизм — исторический феномен образца 16-18 века, но он современной Украине ближе, чем мы думаем.

Например, свое классическое значение слово “суверенитет” – то есть самостоятельность страны во внутреннем управлении — получило в 1648 году, во время оформления Вестфальской системы международных отношений. К этому времени слово “суверенитет” использовали в другом смысле — самовольное решение страны не платить по внешним долгам. Ровно в том же смысле, как сейчас, к слову “суверенитет” апеллируют противники сотрудничества с МВФ и “антиколомойского закона”.

Абсолютизм в политическом плане — не только стиль правления средневековой монархии, но и то, что уже сделал Зеленский. То есть — максимальное расширение власти главы государства, и нивелирование других центров управления страной, например Генеральных штатов дворянства как прототипа современных парламентов. Перри Андерсон в книге “Родословная абсолютистского государства” даже утверждает, что каждый французский монарх до Людовика XIV имел своего юриста (типаж Андрея Богдана), корректировавшего своды законов так, чтобы дворянство Генеральных штатов буквально тряслось от страха при появлении главы страны.

Правда, французская монархия времен абсолютизма себя “десакрализировала”. То есть, король имел не «божественную» власть, а просто — максимальную власть в стране. Такая концепция легитимности диктовала только один принцип отбора кадров во власть — получит должность тот, кто больше “занесет”, то есть официально заплатит в королевскую казну. Во времена Людовика XIV такие “заносы” составляли почти 40% казны. Прайсы по должности имели свой темп инфляции. Например, за 16-17 века должность регионального чиновника “подорожала” на 400%, деньги нужно было как-то “отбивать”, и здесь коррупцию создавала уже сама система отбора кадров.

Часть королевской казны тратилась и на оплаченные пиар-акции, которые тогда выполняли придворные, или приближенные ко двору поэты и писатели.

Роль оппозиции в такой системе власти играло дворянство Генеральных штатов, а также региональная аристократия, которые были не только крупными землевладельцами, но и “лидерами общественного мнения”. Правда, этих ЛОД интересовали больше собственные личностные свободы, чем обоснованность действий монарха и его окружения. Понятие “легитимность”  появилось только во время Великой французской революции только потому, что до тех пор это понятие было некому создавать.

Собственно, некому было и поставить вопрос “а следует ли французами копировать абсолютистскую систему власти по образцу своих соседей”. Во Франции образца 17 века жило более 20 млн человек, в то время как в Испании — вдвое меньше. Франция была велика по размерам для абсолютистской власти, власть полностью контролировала разве что Париж, и не могла справиться например с тем, что север страны был хронически неурожайным. Бесконтрольный рост власти монарха означал и бесконтрольный рост власти приближенных к нему (в стиле Андрея Ермака, который вместо президента проводил недавно совещания с главами ОГА).

Если верить книге Алексиса де Токвиля “Древний порядок и Революция”, то и нынешнее украинское общество мало чем отличается от общества абсолютистской Франции.

Простой крестьянин жаловался, что у аристократов много пашни, хотя крестьянству принадлежали минимум половина всей земли Франции. Простой крестьянин очень умело скрывал свои достатки, чтобы избежать уплаты налогов. И при этом простой крестьянин требовал, чтобы “правительство наконец-то что-то сделало для него”.

Как закалялись реформы

Такой”неразумный народ” исправлять хотели экономисты образца 17 века. Они искренне считали, что именно государство должно “поднимать уровень сознания граждан”, чтобы привести всех к единому стандарту лояльности. Хотя вполне возможно, что лучшим занятием для этих экономистов могло быть консультирование чиновников. По словам де Токвилля, бюрократия Франции начала 17 века “действовала энергично, но малорезультативно”.

Изменить такую ​​систему общественных отношений во Франции первым взялся знаменитый кардинал Ришелье, который с 1624 по 1642 годы возглавлял правительство страны. Стимулом для реформ стало удорожание войны как основного средства тогдашней внешней политики — если в начале 17 века  год боевых действий стоил 5 млн ливров, то в начале 1620-х годов — уже 16 млн ливров.

Чтобы покрывать военные расходы, Ришелье решил активнее собирать налоги. Тем более, как утверждают историки, фискальные “схемы” и “скрутки” существовали уже тогда. Просто их было удобно прятать, ибо стиль ведения бухгалтерии был умышленно путаным, и вообще не предусматривал существование таблиц с цифрами доходов и расходов по конкретным хозяйствам.

Поэтому кардинал решил ввести новую властную вертикаль — государственных интендантов, по сути — первый регулярный кабинет министров со своими представителями на местах. На такие должности Ришелье отбирал способную неродовитую молодежь. Она по сути должна была выполнять роль “смотрящих” (то есть быть посредниками между центром и региональными элитами), но при этом быть “технократами”  и “профессиональными чиновниками”  в привычном для нас понимании. (Просто понятие “технократ”  первыми изобрели американцы в I половине 20 века, а “профессиональная государственная служба” – изобретение французов второй половины прошлого века).

Эти средневековые “технократы” вели себя так же, как и украинские — то есть, впадали в истерику при каждом препятствии в деятельности. Но это обстоятельство оставалось без особого внимания Людовика XIV, который “предпочитал иметь дело только с тем, что сам замечал”.

Собственно, Жан-Батист Кольбер был выходцем именно из такой системы.

Инструкция к компактному государству

Свою политическую карьеру Кольбер начал как  “антикоррупционер”, то есть — разоблачил коррупцию главного интенданта финансов Николя Фуке и стал его фактическим преемником.

Стимулом для реформ Кольбера было то же дальнейшее удорожание войны — год боевых действий в 1635 году стоил 33 миллиона ливров, в 1640 году — уже 38 миллионов ливров. При этом сборы прямых налогов упали с 72,6 млн ливров в 1643 году до 56 млн ливров в 1648 году. Ситуацию не спасала даже новая серия продаж должностей, поэтому суммарные доходы государства упали на 28% за 1650-начало 1660-х годов.

Реформы Кольбер начал с изменения самой системы уплаты налогов: например, талью (что-то вроде современного налога на доходы физлиц) уменьшили почти на четверть, и ее сборы упали с 42 до 34 млн ливров в год. В то же время косвенные налоги для состоятельных слоев населения выросли на 60%, благодаря чему размер монаршей казны увеличился вдвое.

Кольбер был также сторонником “компактного государства”. Поэтому число низовых чиновников, в первую очередь сборщиков налогов, сократили до 60 000 человек, а бюрократический аппарат правительства — буквально до  нескольких сот человек. Этот факт показывает, что Кольбер не понимал, в каком политическом контексте можно применять концепцию “компактного государства”, потому что для повседневной службы только одному королю при дворе на сменной основе привлекалось от 10 до 50 000 дворян одновременно.

Свою политическую карьеру Кольбер начал как  “антикоррупционер”, то есть — разоблачил коррупцию главного интенданта финансов Николя Фуке и стал его фактическим преемником.

Стимулом для реформ Кольбера было то же дальнейшее удорожание войны — год боевых действий в 1635 году стоил 33 миллиона ливров, в 1640 году — уже 38 миллионов ливров. При этом сборы прямых налогов упали с 72,6 млн ливров в 1643 году до 56 млн ливров в 1648 году. Ситуацию не спасала даже новая серия продаж должностей, поэтому суммарные доходы государства упали на 28% за 1650-начало 1660-х годов.

Реформы Кольбер начал с изменения самой системы уплаты налогов: например, талью (что-то вроде современного налога на доходы физлиц) уменьшили почти на четверть, и ее сборы упали с 42 до 34 млн ливров в год. В то же время косвенные налоги для состоятельных слоев населения выросли на 60%, благодаря чему размер монаршей казны увеличился вдвое.

Кольбер был также сторонником “компактного государства”. Поэтому число низовых чиновников, в первую очередь сборщиков налогов, сократили до 60 000 человек, а бюрократический аппарат правительства — буквально до  нескольких сот человек. Этот факт показывает, что Кольбер не понимал, в каком политическом контексте можно применять концепцию “компактного государства”, потому что для повседневной службы только одному королю при дворе на сменной основе привлекалось от 10 до 50 000 дворян одновременно.

Коррумпирование  “слуг народа”  было скрытой частью длительного конфликта “первого министра”  и местных элит.

А вот открытой частью конфликта был “подогрев”  протестов против якобы “антинародной”  фискальной реформы Кольбера, хотя при нем в целом налоговые сборы как раз упали на 2%. В то же время, его предшественники за 70 лет усилили налоговое давление на 330%, преемники — на 85% (во всяком случае именно так подсчитали французские историки).

Слабое государство бросает в тюрьму за стихи

По сути, Кольбер проиграл сам себе. В борьбе с региональными элитами он потерял управляемость собственного бюрократического аппарата, который подавал заведомо ложные сведения. На их основе Кольбер принял ошибочное решение уговорить Людовика XIV пойти войной в 1672 году на Голландию, как основного конкурента на мировом рынке тканей. И тут оказалось, что У Франции и нет достаточного экономического потенциала для ведения войны, хотя и армия была хорошо обучена. В итоге, первым обеднело простое население, которое “отблагодарило” Кольбера — массовыми беспорядками в день его смерти 1683 (вряд ли этот бунт был спровоцирован).

Провал Кольбера означал и окончательный провал концепции “профессионального правительства”, или если угодно – “новых лиц” в реалиях абсолютистской Франции: в стране с 1714 по 1789 года (то есть до Великой французской революции) было только трех министров, которые не были титулованными аристократами.

Наконец, конфликт Кольбера с региональными элитами обернулся и последующим ослаблением власти короля, и чрезмерным усилением власти его окружения. Роберт Дарнтон в книге “Полиция и поэзия”  объясняет, почему Бастилия стала ненавистна французам. Просто в эту тюрьму полиция бросала авторов сатирических стихов о короле Людовике XV. Арестантами Бастилии были как раз лица из привилегированных слоев общества, о судьбе которых впрочем их родственники не могли получить никаких известий.

А самым неприятным в этой ситуации было то, что организатором полицейского террора за стихи стала жена короля Людовика XV, которая очевидно решила поработать и неким “пиар-менеджером”.