Стэн Надольный, Открытие медлительности (Жорж, 2020, пер. Игоря Андрущенко)

Одно из самых поэтичных книжных названий последнего полувека – и роман, который в равной степени дарит расслабление, но и заставляет прилагать усилия; побуждает читать внимательно. И медленно. Медлительность как героиня и стилистика, как тема и заодно подход. А открывает ее для себя Джон Франклин, адмирал и исследователь Арктики, губеранатор Тасмании и участник Трафальгарской битвы, когда-то странный аутичный мальчик – потом национальный герой Британии.

Кто читал великий «Террор» Симмонса, помнит непутевого и ретроградного главу экспедиции, для которого шанс наконец открыть Северо-Западный проход между океанами является буквально последней возможностью стать частью великой истории. Надольный в начале 80-х предложил другое видение этой фигуры – возможно, не менее отличное от реального Франклина, но художественно – и мировоззренчески – убедительное. Между прочим, сравнивать эти книжные образы – отдельное сильное удовольствие.

Франклин здесь для кого-то «слабоумный идиот», для других «неизменно медлительный человек», и в любом случае – особый и другой. Это рано о себе понимает и сам герой, однако, вместо проклинать свою, так сказать, ментальную неторопливость, Джон начинает тренироваться и превращать порок в помощников, способность – в ресурс для развития. Неспешность – «застывший взгляд», углубление в ситуацию, – умноженные на дисциплинированную рефлексию, становятся залогом личного развития, правда, путь этот будет далеким от прямого. Потому что мир обещает  новую эпоху, эпоху Разума, которая уже скоро будет теснить модерность, с максимальным ускорением жизни и идеалом интенсивного проживания текущего момента. И вот здесь на интерпретационном перепутье: Франклина можно воспринимать как того, кто идет на конфликт с эпохой, борясь за право на собственное переживание времени, – или как фигуру, олицетворяющую другой, «неканонический» способ современного мировосприятия. Время для Джона также является центральной категорией, но способ его пропускания через себя крайне индивидуален. Вне этого – Франклин Надольного хорошо кореспондирует с днем ​​сегодняшним, со все большей ценностью осознанности и вариативности норм.

Кому-то в книге будет мало внешней событийности (хотя следы «романа приключений» очевидны), кому-то не хватит эмоционального диапазона (хотя чем это не «роман воспитания»?). Впрочем, программная и отрефлексированная неторопливость (как героя, так и непосредственно автора) в истерические времена – то, что может срезонировать.

Садхґуру, Внутренняя инженерия. Руководство по йоге, что приведет вас к радости (Форс, 2019, пер. Леси Бидочко) 

 

Садґуру – он же Джегги Васудев, йог и коуч, – во вселенной медитаций и всего сопутствующего кто-то вроде Жижека в области гуманистики: фантастическая, как для сферы его занятий, медийная популярность, огромные тиражи книг, принцип «просто о сложном» – и возможность для заинтересованных самоутвердиться во время чтения. С той лишь – хотя и очень симпатичной – разницей, что индус, в отличие от словенца не является догматиком: скорее заядлым популяризатором определенных доступных техник улучшения жизни на каждый день. Конечно, он также научился первоклассно это капитализировать, но поводом для критики это вряд ли может быть: даже йога имеет свою цену, и вообще – когда это дармовые советы сильно ценились?

Доступность – это также и о самой книге. Несмотря на колорит и притчевость, Садхґуру (ну хорошо, он вместе со своими редакторами) совсем не Коэльо: здесь нет пошлых профанаций сложных материй или там выдачи древних открытий за собственные откровения. Это скорее разновидность крепкой мотивирующей литературы со вспомогательным функционалом, поскольку «Инженерия» – книга лаконичная и по-хорошему подсушенная, как тот же йог. Даже спорадическая «поэтичность» здесь, если подумать, также инструментальная: о летучие материи по-другому – и чтобы было точнее – и не скажешь.

С другой стороны, конкретных поз для эффективной релаксации не ждите: медитацию здесь монтируют в быт, а не делают полуспортивной практикой. Стресс – он не от работы, а от внутреннего трения, поэтому можно быть активным и заодно расслабленным (легко сказать!); а осознанность – это не про внутреннюю настороженность или интеллект; и бодрость через силу – самонасилие, что полезным быть не может априори. Об этом мы как бы и знали, и небольшое оно открыти, но  с правильной интонацией нам напомнили о базовом – и спасибо, что приятно и полезно.

Словом, если есть цель перестать читать о медитации и таки что-то попробовать, то зарядить на это книга может: у нее самой правильный заряд. Но также она может стать еще одной хорошей историей об одной из самых сложных задач – о дружбе с собой.

Ганс Рослинг, Фактология. 10 ложных представлений о мире, и почему все гораздо лучше, чем мы думаем (Наш Формат, 2020, пер. Ирины Емельяновой)

Если кого-то и называть эталонным популяризатором науки – а заодно и профессиональным антипаникером, потому что твердое знание работает именно таким способом, изо всех сил отгребая от выработки панических атак, – это как раз Рослинга. Уже название книги сообщает немало, также сюда можно добавить и виртуозные выступления шведа на конференциях TED, но сам текст – это особая история, очень убедительная, доступная и терапевтическая. Вышло второе издание украинского перевода – и это лишний повод поговорить о книге, которая даже у нас получила батальон верных поклонников.

Рослинг, кроме того, что врач, еще и специалист по статистике – и вот это оказалось его победным джокером, поскольку, посмотрев на то, как самые разные люди – а среди них и десятки патентованных умников – в целом воспринимают положение дел в мире, он смог увидеть глубинные закономерности. А именно: думая о очень далеких друг от друга сферах жизнедеятельности (от уровня образованности и электрификации до вопросов безопасности и рождаемости) люди стабильно склонны видеть реальность в куда более мрачных красках, чем оно есть на самом деле.

Но почему оно так – банальное невежество? Скорее – особенности работы мозга, который меняет свой защитный алярмизм куда медленнее, чем увеличивается степень безопасности в мире. Рослинг даже каталогизирует эти защитные инстинкты: инстинкт негатива, страха, единого ракурса, срочности, судьбы, обобщения … И все эти инстинкты – вот новость – плохо корреспондируют с непосредственной реальностью за окном: защищенность растет, а тревоги не снижаются.

Да ведь негде правды деть: нынешняя кондиция мира, которая многим кажется прихожей ада, с точки зрения защищенности индивидуальных жизней является лучшей из тех, что когда-то здесь были. И в подтверждение этого у шведа есть действительно много фактов, между прочим, ценных и безотносительно к контексту исследования.

Рослинг живой и ироничный, как и подобает авторам суперпопулярных нон-фикшен. Хотя важно то, что его оптимизм – не дань формата, а подкрепленная со всех сторон проверенной информацией картина пусть и не самого лучшего, но и не худшего из миров. А еще здесь есть возможность тестово проверить степень своего паникерства, убедившись, что когнитивную нейробиологию швед знает не хуже от языка фактов. «Лечение компетенцией и экспертизой» – вот что делает с читателем автор, и не просто сейчас найти такое эффективное сочетание.

Мэдлин Миллер, Цирцея (Vivat, 2020, пер. Остапа Гладкого)

Миллер, специалистка по античности и преподаватель языков, которая заявила о себе почти десять лет назад, выпустив дебютную «Песню Ахилла». Проработав над ней десять предыдущих лет. Семь лет спустя, уже в 2018-м, вышла «Цирцея», что с не меньшим успехом проехалась по премиальным спискам (преимущественно) читательских литпремий. Компетенция писательницы, плюс нежная любовь самых разных читателей – повод, чтобы на текст по крайней мере обратить внимание.

Важный вопрос: не хочет ли американка оседлать уже известного – и потому отчасти «троянского» коня успеха, не едет ли по проложенному им же пути? Там было о Ахиллес, центральной фигуре «Илиады» – здесь о Цирцее-Кирке, второстепенной фигуре из «Одиссеи». Там был разворот к нежно и тонко аранжированному гомосексуализму – здесь важную роль играет феминистический фильтр, через который пропускаются «легенды и мифы Древней Греции». С другой стороны, ни в «Песне Ахилла», ни в «Цирцеи» весь сказ к удачно привитым давним историям сегодняшних общественно-культурных актуальностей не сводится.

У Гомера Кирка была жесткой – и даже жестокой – и обольстительной хозяйкой острова, могла и заколдовать, но также дать совет. В Миллер она – дочь бога солнца и океаниды, настоящая нимфа, или же – невеста: о «интрументальности» своего статуса Цирцея, которая и рассказывает нам эту историю, говорит уже в первом абзаце. Однако, неуверенность и уязвимость ее места в иерархии этим не исчерпывается. Она – фигура, не принадлежащая полностью ни одному из миров, она «другая» – если не враждебно-чужая – как для богов, так и для людей, ее равно опасаются и Зевс, и Одиссей; «Олимпийский» мир не может принять на равных сильную женщину. Вот и выходит драма зависания «между» и невозможность опереться на одну систему координат того, кто отказывается быть слабее и играть по чужим правилам.

Однако остроту конфликта отчасти снимают декорации и масштаб фигур: мы вроде читаем разархивированные историю с затертых книг нашего детства, где боги, богини и лучшие люди делят между собой сферы влияния. Поэтому радости узнавания, как и приятности от наблюдения «пропущенных» когда-то звеньев туманно знакомого сюжета, здесь куда больше, чем тревожных переживаний за судьбу понятной в своих слабостях, но все же мощной Цирцеи.

Кстати, вскоре обещают сериал-адаптацию от HBO на восемь серий; еще одна возможность сверить часы с тем, как в идеале должен выглядеть история демонтированной, но не сломанной и незаурядной женщины, которая хочет противопоставить року собственное предназначение.